Глава Курганской области заявил о пике паводка
Бастрыкин поручил проверку из-за сноса усадьбы купца Жолобова в Екатеринбурге
No Logo...
Накануне госсекретарь США Колин Пауэлл выступал
перед студентами в Принстонском университете, штат Нью-Джерси. Повод для общения
был уважительный – учебное заведение отмечало юбилей Джорджа Кеннана –
считающегося в Америке одним из авторов внешнеполитической доктрины времен
холодной войны. Кеннан предугадал крушение СССР с точностью до десятилетия, за
что его особенно ценят политики.
По большому счету, выступление Пауэлла стало
пространной лекцией на тему "мир после красной угрозы". В речи
госсекретаря было несколько любопытных моментов, которые явно заслуживают
прямого цитирования.
"Я тогда был простым офицером, хорошо
выученным лейтенантом. У меня не было времени на то, чтобы знакомиться с
работами Кеннана или чьими-то еще работами. Через какое-то время меня отправили
в Германию, а там моим боевым участком стал тот самый железный занавес – граница
между западной и восточной частями страны. Мой командир вывел меня на позицию и
сказал: "Вот от этого дерева до этого дерева ты должен держать оборону.
- Как
именно?
- Когда появится русская армия, ты должен ее остановить.
- Понятно. Пожалуй, я справлюсь.
Кто мог представить тогда, что через какое-то время в статусе военного советника президента Рейгана я окажусь в Кремле, вместе с госсекретарем Джорджем Шульцем, на переговорах с новым главой СССР Горбачевым. И мы будем говорить о том, что происходит в Союзе, и Горбачев, посмотрев через весь стол на меня, вдруг улыбнется и произнесет фразу, понятную только солдату: "Генерал, мне очень, очень неудобно. Но, кажется, вам теперь придется искать нового врага".
Собственно, не в Пауэлле дело. И даже не в улыбчивом
Горбачеве. Дело в том самом враге, которого Америка, словно по его совету,
искала последние десять лет. Враг не мог не появиться, потому что
общенациональный враг нужен всегда, когда есть проблема с национальной идеей. И
вот теперь враг найден. Спасительный враг. У него борода, как у Бин Ладена,
глаза, как у Ким Чен Ира, одежда, как у иранских аятолл; ружье, как у Хусейна;
голос, как у Кастро, а выправка, как у Уго Чавеса. Он угоняет самолеты ножами
для резки бумаги, собирает по частям центрифугу для обогащения урана, громит
полицейские участки в Багдаде. Враг превосходный, многофункциональный, словно
Виндоуз. К тому же его американская версия легко переводится на другие языки:
Колин Пауэлл в Саудовской Аравии – враг взрывает жилые дома в Эр-Рияде; Колин
Пауэлл в Москве – враг взрывает моздокский госпиталь. Так появляется общий язык.
Единая операционная система.
Но иногда оказывается, что система дает сбои. А потом
оказывается, что при всем ее совершенстве, она не может заменить собой другую
систему – чуть менее совершенную и чуть более древнюю. Систему под названием
Жизнь. Жизнь, в которой есть голод и смерть, 14 часовой рабочий день за 9 центов
в час, страх за родных, безысходность и нищета. В этой системе живет большая
часть населения планеты. И у этого населения теперь тоже есть национальная /или
интернациональная/ идея. Идеальный враг. Он объединяет народы не хуже
Олимпиады-80. Как вы думаете, кто бы это мог быть, мистер Пауэлл?
Все это, на самом деле, лишь замысловатое предисловие к небольшому отрывку из
книги, которую сегодня мы представляем читателям Накануне.Ru.
"Нет Логотипа" - полунаучный труд, принадлежащий перу канадской
писательницы и журналистки Наоми Кляйн
. В бестселлере, удостоенном Пулитцеровской премии, рисуются контуры новой,
глобальной цивилизации, цивилизации свободной торговли и транснационального
капитала. На Западе книгу тут же окрестили библией антиглобализма – на наш
взгляд, незаслуженно. На самом деле, автор довольно аккуратно, хоть и не
беспристрастно анализирует проблемы, возникшие перед человеком XXI столетия. В
большинстве примеров Кляйн опирается на собственный опыт, что только добавляет
тексту убедительности. Ниже мы публикуем лишь короткий фрагмент из
600-страничного исследования. "Нет Логотипа" недавно издана на русском языке и
уже пользуется ажиотажным
спросом.
ОТРЫВОК
Вступление. Сеть брэндов.
Если наклонить голову, закрыть левый глаз и прищуриться –
все, что я увижу из окна – это 1932-й год – прямо там, у озера. Бурые складские
корпуса, трубы, выкрашенные в цвет овсяной муки, на стенах – исчезающие логотипы
давно уже забытых брэндов: "Lovely", "Gaywear". Это старый промышленный Торонто
– район швейных фабрик, скорнячных мастерских и свадебного ширпортреба. До сих
пор почему-то никто так и не догадался взять подряд на слом и вывоз этой
рухляди, и, по меньшей мере, в радиусе восьми-девяти кварталов современный город
небрежно разбросан прямо поверх старого.
Я написала книгу, пока
жила в этом призрачном швейном районе, в десятиэтажном здании, некогда тоже
являвшемся складом. Многие высотки вроде этой уже давно заколочены, окна в них
разбиты, а трубы остыли. Вся капиталистическая польза таких зданий проявляется
только, когда на их залитую битумом крышу поднимают огромные сверкающие
билборды, напоминающие водителям, ползущим по автобану вдоль озера, о
существовании пива Molson, автомобилей Hundai и радиостанции EZ Rock
FM.
В двадцатые-тридцатые
улица была наполнена русскими и польскими эмигрантами, всегда торопившимися в
лавки, где спорили о Троцком или о ситуации в Международном Союзе Швей. И
сегодня – как тогда - старики-португальцы раскатывают вдоль тротуаров целую
экспозицию из платьев и плащей, а за углом ты всегда сможешь купить свадебное
ожерелье из хрусталя, если вдруг оно тебе понадобится /для костюма в Хэллоуин
или для школьного спектакля/. Однако, чтобы застать настоящую жизнь, нужно
спуститься кварталом ниже, пройти через россыпи посредственных украшений – прямо
на Сахарную Гору. Тут и раньше был конфетный рай, и теперь двери открыты до двух
часов ночи – чтобы удовлетворить невинные полуночные желания клубной молодежи. И
в магазинчике, что дальше вниз по лестнице, тут все так же идет скромная
торговля - среди лысых и голых манекенов. Хотя чаще сам магазинчик используют в
качестве сюрреалистических декораций для съемок школьного фильма или быстрого
телеинтервью.
Смешение эпох придавало Спадина-Авеню, так же как многим другим
забытым пост-индустриальных районам, какое-то моментальное, случайное
очарование. Чердаки и мансарды тут всегда полны людьми, осознающими свою
причастность к городскому искусству, но в большинстве своем не выставляющими это
напоказ. Ведь если кто-то вдруг заявил бы о своих исключительных правах на
Спадина-Авеню, то все остальные почувствовали бы себя грошовыми подпорками и
весь этот многоэтажный мир вмиг бы обрушился.
Понятно теперь почему таким
неуместным было желание Городского Совета отметить заслуги Спадина-Авеню целой
серией культурных инсталляций? Сначала появились стальные фигурки, прикрученные
к фонарям: женщины, склонившиеся над швейными машинками и группы забастовщиков с
непонятными плакатами в руках. Дальше – хуже. Был установлен огромный медный
наперсток – прямо на углу района, где я жила – одиннадцать с половиной футов в
высоту и одиннадцать в ширину. Две огромные синие пуговицы были словно обронены
рядом на тротуаре. Сквозь каждую из пуговичных дырок пробивалось по тщедушному
деревцу. Слава богу, Эмма Голдман, известная анархистка и борец за права
трудящихся, проживавшая на этой улице в конце 30-х, уже не увидит, как борьба
рабочих из текстильных районов превращается в капиталистический
китч.
Наперсток – это лишь самое заметное воплощение мучительных поисков
нового самосознания в этой арматурной сетке. Повсюду старые промышленные корпуса
подверглись перепланировке и переустройству, становясь жилыми "пентхаусами" с
названиями вроде "Конфетной Фабрики". Обноски индустриализации уже давно стали
материалом для остроумных дизайнерских находок – списанной рабочей одежды,
джинсов трудовой марки Diesel и ботинок Caterpillar. Так и рынок вчерашних
коммуналок, отремонтированных с лоском – никелированный душ, туалет, подземная
парковка, спортивный зал прямо у Бога за пазухой и круглосуточные консьержки -
этот рынок просто обречен на процветание.
Мой домовладелец – человек, начинавший
когда-то с производства и продажи плащевых накидок в "лондонском" стиле – до сих
пор отказывается продать наше здание из-за его исключительно высоких потолков.
Когда-нибудь он сдастся, конечно, но пока площади у него еще арендуют несколько
швейных мастерских, чей бизнес слишком ничтожен, чтобы перемещать его в Азию или
Центральную Америку и которые по неизвестной причине не желают следовать
промышленной моде в отношении местной рабочей силы. Остальная часть здания сдана
инструкторам йоги, продюсерам документальных фильмов, дизайнерам, писателям и
художникам – под жилье и работу.
Shmata-парни,
все еще торгующие плащами в следующем офисе, приходят в ужас, когда видят
двоюродных братьев Мерилина Менсона, с грохотом шагающих через холл в
коммунальную ванную - в своих цепях, в кожаных сапогах, скрывающих бедро, с
тюбиком зубной пасты в руках. Но что они могут поделать? Мы все застряли здесь –
между повседневной грязью экономической глобализации и недряхлеющей эстетикой
телевизионного рока.
ДЖАКАРТА. – Спроси ее, что она делает? Что за марка? Ты
понимаешь – марка? Я попыталась продемонстрировать, забросив руки за голову и
отогнув воротник рубашки. Не в первый раз этим индонезийским рабочим приходится
общаться с такими как я – людьми, приходящими сюда, чтобы поговорить об ужасных
условиях на фабриках, где кроят, шьют и клеят для транснациональных компаний –
вроде Nike, GAP и Liz Claiborne. Но эти швеи ничем не напоминали пожилых
портних, встречавшихся мне в лифте там, дома. Все они здесь – еще дети, лишь
некоторым уже исполнилось 15, и уж совсем немногим – 21. В тот самый день в
августе 1997-го возмущение дикими условиями работы привело к забастовке на
швейной фабрике Кахо Инда Ситра, что в промышленном районе Кавасат Берикан
Имусантар на окраине Джакарты. Поводом для работников Кахо, получающих около
двух долларов в сутки, стало то, что их вынуждали работать сверхурочно, но не
платили за эту работу даже по минимальной ставке. После трехдневного простоя
менеджмент предложил компромисс, обычный для стран с нарочито небрежным
отношением к трудовому законодательству. Две тысячи рабочих возвращаются к
станкам – все, за исключением 101 девушки, которые – так показалось руководству
– и были зачинщицами стачки. – Мы по-прежнему не считаем вопрос закрытым –
сказала мне одна из них, раскрасневшаяся от досады, с полными отчаяния
глазами.
Конечно, я сочувствовала. Но, будучи иностранкой, представительницей
Запада так сказать, я думала также и о том, на какую текстильную марку они
работали здесь, на фабрике Кахо, - чтобы, вернувшись домой, это позволило мне
нанести свой, журналистский удар. Так мы и стояли – набившись вдесятером в
бетонный бункер размером с телефонную будку, пытаясь разгадать загадку.
- Эта
компания производит длинные рукава для холодной погоды, - сказал один
рабочий.
- Свитеры, может быть? – гадала я.
- Нет, не свитеры. Если вы
собираетесь выйти на улицу, а на улице холодно, вы достаете…
- Я поняла –
пальто?
- Нет, чуть легче, чем пальто…
- Куртку?
- Но не такую
длинную.
Вот ведь незадача: на экваторе куртки ни к чему /их не найти ни в
шкафу, ни в словаре/. Но, тем не менее, чем дальше, тем больше канадцы
предпочитают надевать холодной зимой вещи, сшитые не упорными мастерами со
Спадина-Авеню, а юными азиатками, работающими в адском климате. В 1997-м Канада
импортировала из Индонезии лыжных курток и "алясок" на 11,7 миллионов долларов
против 4,6 миллионов в 93-м году. Обо всем этом я знала. Но я никак не могла
понять, на какую же конкретно марку трудились люди в Кахо, пока не потеряли
работу?
- Не такую длинную, понятно. Но что там за эмблема? – спросила я
снова.
Последовало тихое перешептывание, а потом – ответ: London
Fog.
Глобальное совпадение, подумалось мне. Я начала рассказывать работницам,
что моя квартира в Торонто находилась в здании, где тоже когда-то шили
"лондонские накидки", но осеклась, поняв по выражению их лиц, что человек,
решивший поселиться на швейной фабрике, не может внушать ничего, кроме опасений.
В этой части планеты сотни рабочих каждый год сгорают заживо, потому что их
бытовки обычно расположены выше цехов, и выбраться оттуда во время пожара
невозможно.
Сидя со скрещенными ногами на бетонном полу в крохотной комнатке,
я вспоминала своих соседей по дому – инструктора по Аштанга-йоге на втором
этаже, художников-мультипликаторов на четвертом и распространителей
благовоний на восьмом. Похоже, эти девушки из большого экспортного края – прямые
наши соседки, связанные с нами, как это часто бывает целой сетью фабрик,
шнурков, франшизных схем, плюшевых медведей и наименований брэндов, опутавших
планету. Еще нас связывала марка Esprit – ее здесь тоже производили. В юности я
работала консультантом в магазине, торговавшем вещами от Esprit.
Ну и,
разумеется, Mc Donald’s. Его только что открыли недалеко от Кахо, что лишь
разочаровало рабочих – эта так называемая доступная еда была им совершенно не по
карману.
Обычно сообщения об этой вселенской сети товаров и брэндов теряются
в эйфоричной рыночной риторике, прославляющей глобальную деревню, невероятное
место, где дикие племена в джунглях стучат пальцами по клавишам лаптопов, где
бабушки на Сицилии занимаются электронным бизнесом, а "глобальные" подростки
делятся друг с другом, как написано на веб-сайте компании Levi’s, "международным
ощущением стиля". Все компании от Coke до Mc Donald’s и Motorola скроили свою
маркетинговую стратегию из этих наднациональных принципов, но удачнее всех
лозунг опутанного логотипами мира сформулировала IBM – "Лучшие решения для
маленькой планеты!".
Понадобилось не так много времени, чтобы сквозь
маниакально-приторные определения глобализации начали проступать трещины ее
подлинного смысла. За последние четыре года мы, на Западе, стали все чаще
замечать новые признаки "глобальной деревни" - такие, как увеличивающийся
экономический разрыв и монополизация культуры.
Это деревня, где некоторые
действительно "мультнациональные" граждане, далекие от желания наполнить мир
рабочими местами и общедоступными технологиями, заняты выкачиванием
невообразимых прибылей из стран, находящихся на задворках цивилизации. В этой
"деревне" живет Билл Гейтс, зарабатывающий 55 миллиардов долларов, в то время
как треть его сотрудников считаются временно нанятыми, и в этой деревне его
бизнес не знает конкуренции, поскольку все конкуренты либо связаны с глыбой
Microsoft, либо безнадежно устарели на фоне последней моды к укрупнению
software-компаний. Конечно, это именно та деревня, где мы соединены друг с
другом паутиной брэндов, но если посмотреть на эту паутину с изнанки, то увидишь
трущобы вроде тех, что я навестила под Джакартой. IBM утверждает, что соединяет
мир, и это правда отчасти, как правда и то, что нередко его международное
присутствие сводится к простому использованию рабочей силы для производства
компьютерных чипов и источников энергии для наших машин. На задворках Манилы,
например, я встретила семнадцатилетнюю девочку, собиравшую CD-ромы для IBM. Я
сказала ей, что очень поражена тем, что в таком юном возрасте она выполняет
столь сложную работу. Мы собираем компьютеры, ответила мне она, но мы не знаем,
как обращаться с ними. Выходит, у нас, несмотря ни на что, не такая уж "маленькая"
планета.
Наивно верить, будто западные потребители не извлекали из всего
этого выгоду с первых дней колониализма. Третий Мир, как говорится, и нужен для
того, чтобы обеспечивать комфортную жизнь Запада. Но что представляет собой по
настоящему новый объект для исследования – это лишенное всякой коммерческой
привлекательности происхождение знаменитых брэндов. Прошлое кроссовок Nike
оказывается тесно связанным с потогонными фабриками во Вьетнаме, Куклы Барби – с
малолетними тружениками Суматры, Starbucks – с выжженными солнцем кофейными
плантациями Гватемалы, а нефть группы Shell - с разоренной и загрязненной
дельтой реки Нигер.
Название No Logo не следует понимать, как прямой призыв
/"Нет Логотипам!",например/, и это – ни в коем случае – не новый брэнд /мне
приходилось слышать о серии "No Logo"/. Скорее, это попытка зафиксировать
антикорпоративный дух, свойственный многим моим молодым современникам.
Эта книга
основывается на одной простой гипотезе – чем больше люди будут знать о секретах
глобальной паутины брэндов, тем скорее эти свидетельства вызовут к жизни новое
политическое движение, мощную волну протеста, которая захлестнет
транснациональные корпорации, прежде всего те, что так кичатся высокой
репутацией своих брэндов.
Я хочу подчеркнуть, однако, что эта книга не ставит
исчерпывающий диагноз, она содержит лишь сторонние наблюдения. Это в некотором
роде проверка целой системы /преимущественно подпольной/ – информирования,
организации и планирования протеста, целой платформы взглядов и идей, уже
охвативших несколько континентов и несколько
поколений."
Летать в России станет еще дороже
Креатив Госдумы так и прет: про букмекеров и депутатов
Вот это "Вызов"
