Система ПВО Израиля может "захлебнуться" по примеру Украины
Немитинговая скорбь
Небо было низким, очень низким, серая хмарь висела прямо над головой и посыпала серый город мелкой моросью. Идя к главной площади Екатеринбурга – площади 1905 года и ежась от промозглой сентябрьской сырости, подумал – кто же придет на объявленный митинг в такую погоду да еще посреди рабочего дня. Разве только те, которые в "планово-организованном" порядке…
Но уже на подходе к Плотинке, въезд на которую по такому случаю был полностью перекрыт, понял – придут. Справа, слева, по двое по трое люди шли, ручейками, каплями стекаясь к месту собрания. Они негромко переговаривались между собой – кто о незакрытой бухгалтерской ведомости, кто о том, что в эти выходные надо бы картошку на огороде выкопать.
– Привет, а ты как, сам сюда пришел? – уже на подходе к площади сдержанно пожал один другому руку.
– Сам, – ответил тот, – по велению сердца, но под чутким присмотром начальства.
Но сказано это было без улыбки.
Уже на самой площади понял – да, тех, кто пришел под "присмотром" большинство, но почти так же много и тех, которые пришли сюда потому, что просто не могли не прийти. Пришли, чтобы помолчать. Постоять. И было понятно, что меньше всего пришедшие люди надеются услышать от выступающих что-то такое, что разъяснит, к чему то призовет или куда-то направит… Боль и скорбь, которую принес с собой каждый пришедший, сгустилась на ограниченном пространстве площади в нечто осязаемое, почти на физиологическом уровне.
Первыми перед собравшимися на площади людьми последовательно выступили губернатор Эдуард Россель и мэр Аркадий Чернецкий. Оба говорили правильные, даже слишком правильные слова. "Наверное, сейчас мы живем уже в другой стране", – фраза Чернецкого, которая заставила многих повернуть головы в сторону трибуны и прислушаться к тому, что с нее говорится. Впрочем, никакого логичного продолжения и никаких выводов в выступлении мэра /кроме дважды повторенных призывов к бдительности/ не последовало. Следующим к микрофону подошел главный федеральный инспектор при полпреде УрФО Виктор Байдуков. Развернув заготовленную бумажку, и склонившись над ней, он прочитал подготовленный текст. Конечно, по отдельным, с трудом выхватываемым из сплошного монотонного речитатива словам, было ясно, что текст тоже правильный. Но слушали мало.
Школьники, стоящие рядом, держали новенькую /как можно было судить по белым, свежевыструганным деревянным шестам/ растяжку "Единой России", терпеливо переминаясь с ноги на ногу, перебрасываясь короткими фразами и попутно топчась по брошенному кем-то еще одному такому же шесту с обрывками чего-то там, не поймешь чего.
Снова откуда-то выплыло ощущение ирреальности происходящего. Впрочем, на лицах школьников, как и на лицах других людей, что я видел, /может, мне просто повезло так?/ не было равнодушия, как не было и скуки. Была сосредоточенность. Смотря в них, я никак не мог отделаться от ощущения, что где-то уже видел такие взгляды. И вдруг понял – такими пронзительными взорами смотрят на нас святые на старорусских, потрескавшихся от времени, деревянных иконах. И враз стало понятно, почему здесь кажутся инородными и флаги "Единой России" /некоторые с траурными ленточками, а некоторые – без/ и плакаты вроде: "Терроризм не пройдет", "Нас не запугать, в единстве наша сила, победа будет за нами". Стало понятно, что скорбное молчание людей не требует плакатного подтверждения. И что более уместны были бы простые зажженные свечи в память об убитых детях. Кажется, люди на площади почувствовали это – после официального митинга многие из них направились в храмы, чтобы поставить свечу за невинно убиенных…
* * * * *
Люди, собравшиеся в тот день на главной площади Екатеринбурга, не были толпой. Несмотря на то, что на ограниченном пространстве их собралось их около 20 тысяч. Столько людей, за исключением массовых городских праздников, здесь не собиралось со времен августовского путча 1991 года. Тогда это действительно была толпа – наэлектрилизованная протестной идеей и хлесткими лозунгами. Но люди, пришедшие на траурный митинг в Екатеринбурге, как и люди, пришедшие на траурные митинги в сотнях городов по всей России толпами не были.
Каждый из них принес с собой свою личную боль, свою личную необходимость поделиться этой болью с теми, кто так же чувствует, так же сопереживает. И для этого им не нужны были ни плакаты, ни лозунги. Чего так и не сумели понять официальные организаторы митингов, и нагляднее всего это абсолютное непонимание проявилось на мероприятии в Москве на Васильевском спуске.
Лучшие чувства людей – сострадание и любовь к детям – стали основой организации спецмероприятия, напомнившего советские демонстрации и единодушное осуждение врагов народа. Но тогда люди верили в то, что слышали и говорили, а сейчас они /те, кто по зову сердца пришел, а не в фирменной футболке/ просто скорбели и ораторы были просто декорацией.
Первым, и единственным, по-настоящему выступившим на этом сборище, стал журналист Владимир Соловьев. Не чиновник, не прикормленный деятель культуры, не бизнесмен – журналист. Он говорил так, что его хотелось слушать. Он говорил, что мы должны подумать о тех, кому нужна наша помощь. Он говорил:
– Ну почему за это никто не отвечает? Кто-нибудь ответит, почему жив до сих пор Басаев?
Казалось, что вот сейчас, вопреки этой лозунговой и разнофлаговой показухе вокруг, прозвучат-таки слова, которые хотелось бы говорить и слышать всем людям, пришедшим на Васильевский спуск без рекламной продукции и в трауре. Но дальше с трибуны понеслось привычное, тошнотворное, номенклатурно- кондовое...
* * * * *
Боль от любой трагедии проходит, но не забывается. Будем надеяться, что не забудется никогда. Конечно, она зарубцуется, станет приглушенной, осядет вглубь, завалится шелухой повседневной рутины, но не уйдет, не исчезнет. Нам с ней жить.
"Мы слабые, а слабых бьют", – почему-то именно эта фраза из обращения Президента запомнилась больше всего. И это плохо. Плохо даже не самой констатацией факта, а тем, что не запомнилось – что теперь всем нам, и власти в первую голову – делать. Причем, осознание того, что что-то делать надо в последние дни не покидает едва ли не каждого россиянина. Помните определение революционной ситуации: верхи не могут, низы не хотят. Так вот, сегодня низы уже действительно не хотят. Не хотят жить в атмосфере страха, не хотят быть слабыми и незащищенными. Достаточно было посмотреть в глаза людей на траурных митингах по всей стране – они не согласны с тем, что они слабые, они готовы сплотится, чтобы выжить как народ, они не хотят быть овцами, ведомыми на заклание. Они не согласны быть быдлом. Что касается другого признака, то до хруста в пальцах, до сжатых зубов, вопреки всему - очень не хочется верить в то, что верхи просто-напросто не могут... Ничего, кроме "либеральных" реформ...
Летать в России станет еще дороже
Креатив Госдумы так и прет: про букмекеров и депутатов
Вот это "Вызов"
